Ночь Стилета - Страница 32

Прима чуть заметно качнулся в кресле.

— Почему вы так считаете?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Но он этого не делал.

— Шандор был жестоким человеком?

Она подумала, потом словно согласилась:

— Очень жестоким. Безжалостным.

— Мне неприятно говорить об этом, но вы должны были заметить на одной фотографии, что в рану был вставлен засохший цветок…

— Я видела. — Голос прозвучал глухо и болезненно.

— Что указывает на явно ритуальный характер убийства. Или должно указывать на такой характер. Месть? Расплата за… что?

— Я ничего об этом не знаю.

— Шандор — он ведь наполовину цыган?

— Да, хотя с цыганами не тусовался.

— Наталия, цветок в смертельной ране…

— Валентин Михайлович, — она впервые обратилась к Приме по имени-отчеству, — Шандор был человек со странностями. Редкостная сволочь, хотя теперь уже — царствие ему небесное. Да, вы правы, Шандор был жесток. Мог избить до полусмерти, мог даже порезать лицо, если хотел испортить девчонке жизнь. Но Шандор не был маньяком.

Прима чуть изменился в лице, словно его коснулся холодный ветерок; он все еще крутил пальцами сигарету «Ява», а теперь решил закурить. Почему она говорит об этом? Она тоже хочет навести его на мысль о Железнодорожнике? Знает что-то? Хочет выгородить своего дружка Шандора? Но тому все это теперь не нужно. Тогда зачем?

— Наталия, помогите мне найти этого сукина сына, пока он еще чего-нибудь не выкинул, — попросил Прима. И добавил:

— Пожалуйста.

— Как? Как я могу вам помочь?

— Расскажите мне все, что вам известно о жизни вашей подруги.

Постарайтесь вспомнить все детали, даже мелочи.

— Я могу рассказать лишь о последних трех годах ее жизни. И о том, что рассказывала о себе сама Сашка.

— Это как раз то, что мне нужно.

— Но никаких оговоров кого бы то ни было. Только о Сашке. Никаких наркотиков, дилеров и такого… Этого вы из меня не вытянете.

— Не буду даже пытаться, — пообещал Прима.

— И еще одно условие.

— Какое?

— Могу я попросить крепкий кофе?

— Я сварю сам. Сейчас я стал чайным человеком — здоровье, но всегда любил кофе. Я сварю сам. — Прима вдруг как-то очень хорошо улыбнулся и добавил:

— Ничего, дочка, найдем мы этого подонка.

И Наталия Смирнова заговорила.

В тот день Прима беседовал с Наталией Смирновой долго, и у него сложился довольно объемный образ потерпевшей. Потом он позвонил экспертам.

— Мамлен, — позвал Прима, — Григоренко — есть такой?

— Убежал уже, черт, — ответила Мама Лена, — у него ж футбол, честь мундира отстаивает.

— Да, я забыл. Я по убийству Яковлевой… Кто-нибудь есть из тех, кто выезжал со мной на труп? Коля? Ну и хорошо. Пусть зайдет.

Елена Федоровна Петрова, которую, не без доли уважения, прозвали в управлении Мама Лена, или Мамлен, была старейшим и опытнейшим работником, экспертом суперкласса, что называется, криминалистом от Бога. Григоренко был ее лучшим учеником, когда работал под ее началом. Ну а Коля — Коля был любимый ученик. И Прима всегда думал: интересно все-таки получается, один — лучший, другой — любимый, а вот чтобы все сразу, а? Такого, наверное, не бывает?

После того как Прима закончил взятие свидетельских показаний, надо было провести опознание. Ему не хотелось еще раз беспокоить Наталию этим страшным зрелищем, но ничего не поделаешь, так было положено. Ибо действительно выяснилось, что у Александры никаких близких родственников не осталось и в последние три года Наталия была для нее единственным близким человеком.

Опознание проходило как обычно. Прима уже знал о жизни потерпевшей очень много, и когда он пятнадцать минут назад попросил Наталию не уезжать пока из города, то считал это чистой формальностью. Наталия снова разрыдалась, когда увидела тело Яковлевой, но на этот раз взяла себя в руки значительно быстрее.

Она опознала подругу, и вся процедура подходила к концу, когда случился некоторый неприятный казус: неловкое, неаккуратное движение — и из-под 1простыни свесилась нога. Такое иногда случается — самопроизвольное сокращение мышц при смене температурных режимов. Наталия вздрогнула и, сама того не замечая, прижалась к Приме. Потом отстранилась. Чтобы водрузить ногу на место, пришлось приподнять простыню. Наталия Смирнова смотрела на обнаженное тело своей лучшей подруги… Ее глаза округлились, а губы побелели. Потом тело накрыли. Наталия беспомощно огляделась по сторонам и позволила себя увести. Она поднималась по лестнице, и Прима почувствовал в девушке неожиданную слабость.

Он поддержал ее за локоть, Наталия вздрогнула.

— Ничего, дочка, — проговорил Прима, — зрелище не из приятных. И хорошо, что это осталось позади.

Они вышли на солнце.

— Я могу идти? — проговорила Наталия совершенно отчужденным голосом.

— Конечно, — ответил Прима. Он почувствовал перемену в девушке.

Наталия вдруг замкнулась, словно это не она в течение почти трех часов рассказывала Приме о потерпевшей. — Будет надо, мы с вами свяжемся.

Наталия Смирнова быстро ушла прочь. Только нервно кивнула на Примино «до свидания».

И Прима даже увидел в этой неожиданной перемене что-то несправедливое. Хотя трудно не согласиться с тем, что зрелище лучшей подруги с горлом, перерезанным от уха до уха, на кого угодно может подействовать угнетающе.

А потом с каким-то неприятным ощущением холодка внутри он вдруг понял, что думает вовсе не об этом. Наталия Смирнова вздрогнула, когда свесилась нога; девушка даже прижалась к Приме — реакция понятная и при этих обстоятельствах вполне оправданная. Но вот побледнела она чуть позже, когда пришлось приподнять простыню и когда она несколько мгновений смотрела на обнаженный труп. Все верно, труп — не самая приятная картина, особенно с непривычки. Особенно если это тело близкого человека. Но так же верно и другое.