Ночь Стилета - Страница 94

* * *

Это было ужасно.

Все, что они натворили с городским дурачком Алексашкой, было ужасно и по большому счету даже греховно.

Весть о том, что «дураки менты» избили до полусмерти Алексашку, чуть ли не на юродивого руку подняли, быстро облетела весь город.

Нормально так!

Преступность в городе зашкаливает за все критические отметки, вечером на улицу выйти страшно, Железнодорожник — серийный маньяк — бродит где-то рядом, чуть ли не через день по области кого-то валят, а менты развлекаются тем, что дубасят городского дурачка.

Нормально.

Это был прокол. Так говорили в городе. Так уже написала местная газета. Облажались они. А за такие вещи по голове не погладят. Настроение у подчиненных Примы было подавленное. Хорошо, что еще никто не смеялся в кулачок.

Да, день явно выдался не очень удачным.

По возвращении после этой мощной операции по захвату Алексашки — которому, так, между прочим, Прима обязан жизнью своей младшей дочери — подполковника ждал еще один сюрприз.

Он обнаружил этот листок бумаги на своем рабочем столе.

Приме пришел факс. Но не текстовой, хотя там имелось несколько букв.

Вообще-то это была фотография.

Сюрприз…

Прима смотрел на листок бумаги. Потом поднял голову.

— Суки! — процедил Прима.

— Валя, ты что? — произнесла Мамлена. — Ты что так побледнел? — Мама Лена, старейший и опытнейший эксперт, уже давно находилась в кабинете Примы.

Она ждала Валентина Михайловича, ей было что ему сообщить. И конечно же, она обратила внимание на пришедший факс.

— Ты это видела, Мамлен?

— Ну и что? Перестань ты, дурак-мужик! Это просто чья-то нелепая шутка. Прекрати. Валя, Валентин, послушай меня, что-то ты в последнее время очень лично все переживаешь… Хочешь мой совет: хватит всем твердить про свой Кисловодск… Давай-ка, друг, бери Валюшу и дуй уже туда.

Прима посмотрел на номер отправления:

— Факс пришел из Москвы.

— Да. — Мама Лена кивнула и развела руками в стороны. — И что? Его отправили с Центрального телеграфа.

— Почему именно мне?

— Валя, в Москве сейчас находится кое-кто из наших, откомандированы.

Ты же занимаешься этим делом. Ну вот, какой-то дурень…

…Потом Мамлена ушла. На сегодня они свои дела с Примой закончили.

Валентин Михайлович опять засиделся на работе. Когда он проводил Маму Лену и затворил за ней дверь, его взгляд снова остановился на факсе.

Сюрприз…

На листе бумаги была фотография потерпевшей, Яковлевой Александры Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме и стояла на лестнице.

Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу, — просто шла по своим делам, быть может, даже не догадываясь о существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого здания было написано: «Группа „Континент“».

Прима кое-что знал об этой группе компаний — еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой шикарный офис. С этим вопросов не возникало.

Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем все это теперь анонимно пересылать ему?

Шутки?

Внизу листка имелась приписка: «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».

И все. Всего девять слов.

Сюрприз…

Прима какое-то время глядел на фотографию, потом поднял глаза. Его лоб покрылся испариной.

И Приме вдруг показалось, что там, за окнами, в сумерках, уже окутывающих Батайск, за ним наблюдают чьи-то безжалостные, ухмыляющиеся глаза — сюрприз…

— Что за херня? — пробормотал Прима. — Что происходит? Правда, она хороша… Шутники хреновы!

В дверь постучали. Прима чуть подождал (только позже он удивится этой паузе), потом произнес довольно ровным голосом:

— Войдите.

Это был старший лейтенант Козленок.

— Товарищ подполковник, там ваша дочка… Она хочет увидеть этого… дурачка.

— Не называй его так, Козленок, — тем же ровным голосом сказал Прима.

* * *

Алексашке была оказана помощь, и он проплакал несколько часов кряду.

Прима пытался заговорить с ним, но он лишь отодвигался вместе со стулом, на котором сидел. Алеська до вечера проторчала у отца на работе, пока ее не пустили к Алексашке и девочка не удостоверилась, что он жив и здоров. А потом она попросила карандаш и пару листочков бумаги.

— Зачем тебе, дочка? — произнес Прима. Его голос прозвучал устало — этот дурацкий день порядком вывел его из строя.

— Алексашка тоже видел его… мельком…

— Кого? — спросил Прима, с ужасом понимая, что единственные свидетели, оставшиеся в живых после встречи с Железнодорожником, — это его собственная дочь и городской дурачок Алексашка.

— Того… — Голос Алеськи упал, но потом девочка собрались с силами.

— Того человека, что гнался за мной. Этого страшного человека, про которого все… Алексашка его нарисует.

— А… — произнес Прима без всякого выражения. — Сейчас, дочка.

Прима действовал словно на автопилоте, как будто он был лунатиком. Он протянул Алеське карандаш и два листика бумаги и с удивлением обнаружил, что в этот момент его рука дрогнула.

— А он… умеет рисовать, дочка?

Алеська горько усмехнулась, и Прима подумал, что эта усмешка его дочери выглядела как-то совсем не по-детски.

— Ты же знаешь, папа, — произнесла Алеська.

Этот дурацкий день порядком вывел Приму из строя. Сосущая слабость в области желудка превратилась теперь в огромную, наполненную ватой полость. И естественно, он не поинтересовался, зачем несчастному Алексашке два листочка бумаги. Если он собирался по памяти (а Прима слышал о феноменальной памяти городского дурачка, только он не очень верил в подобные вещи) набросать портрет Железнодорожника, зачем ему именно ДВА листа бумаги? А к примеру, не один или три?